Директор Института экономики РАН, член-корреспондент РАН Руслан Гринберг написал в фейсбуке об этом своем интервью ИА Regnum: «Не судите строго. Я все равно прав».
Руслан Семенович, как Вы думаете, когда Россия выйдет из кризиса?
Понимаете, если у вас первая пуговица застегнута неверно, нельзя рассчитывать, что, застегнув остальные, вы исправите ситуацию. Так у нас и вышло. Но сначала о самом понятии «кризис». Как известно, кризис в переводе с греческого означает перелом, тяжелое переходное состояние. Под экономическим кризисом подразумеваются как регулярно повторяющиеся (циклические), а также нерегулярные временные снижения масштабов производства и экономической активности в целом, которые происходят вследствие нарушения сложившегося экономического равновесия. В современной экономической теории для анализа понижательной экономической динамики чаще используется понятие рецессии (лат. — отступление), под которой подразумевается снижение масштабов экономической деятельности в течение не менее двух кварталов. Затем, как правило, наступает фаза стагнации, когда падение останавливается, но и роста не происходит. Благодаря достаточно надежным средствам бюджетной и денежно-кредитной политики стагнация рано или поздно прекращается, и деловая активность выходит сначала на докризисные масштабы и затем переходит в стадию роста. У нас, к сожалению, более тяжелый случай — глубокий структурный кризис, то есть кризис действующий более двух десятилетий сложившейся модели хозяйствования. Такие кризисы вызываются накоплением в течение длительного времени глубоких диспропорций между основными секторами экономики и нарастанием социальных противоречий. Ясно, что такого рода системные кризисы имеют более глубокие негативные последствия для экономического роста, а их преодоление связано с реализацией радикальных изменений в организации хозяйственной жизни общества. Пример масштабного структурного кризиса — советская экономика конца 80-х, который завершился крахом не только системы директивного планирования, но и всей страны.
В СМИ он больше характеризуется как финансовый или валютный. Наш валютный кризис также имеет структурный характер?
Действительно, все российские кризисы 1998, 2008 и 2014 годов начинались как финансовые кризисы и были связаны с сокращением валютных поступлений (падением цен на экспортируемые энергетические и сырьевые ресурсы) и падением курса национальной валюты, возрастанием проблем у финансовых институтов, сокращением общего спроса и снижением объемов производства. Но есть все основания считать, что российские кризисы последних 20 с лишним лет — это структурные кризисы, вытекающие из специфики рыночных преобразований 90-х. Дело в том, что в период посткризисных нулевых не были решены принципиальные проблемы, обеспечивающие достаточный уровень конкурентоспособности российской экономики как в отношении производственного потенциала, так и качества формируемых рыночных стимулов и институтов.
В результате можно отметить устойчивое воспроизводство трех фундаментальных проблем российской экономики. Во-первых, низкая мотивация национального бизнеса к инновационной и инвестиционной деятельности, если она не связана с извлечением рентной сверхприбыли самого различного происхождения — от природной до административной. Во-вторых, слабость национальной финансовой системы и, как следствие, чрезмерная зависимость экономики от внешних источников финансирования — прежде всего валютных доходов от сырьевого экспорта, динамика которых оказывает определяющее влияние на состояние бюджетной сферы, динамику потребительского спроса, инвестиционную активность. В-третьих, это низкая технологическая конкурентоспособность промышленности, усиленная структурной деградацией промышленного потенциала экономики, прежде всего отечественного машиностроения. Даже после восстановительного роста 2000-2008 гг. объемы выпуска машин и оборудования инвестиционного назначения находятся на уровне в несколько раз, а по некоторым видам и на порядок меньше, чем в конце 80-х, что серьезно ограничивает внутренние реальные инвестиционные ресурсы и усиливает технологическую зависимость страны от геополитических конкурентов.
А в чем причина такой ситуации?
Корни отмеченных выше проблем следует искать в начале 90-х, в выбранной стратегии реформирования в духе установок «Вашингтонского консенсуса», то есть следование курсом либеральной экономической неоклассики всеми российскими правительствами— от Гайдара до наших дней.
Напомню, что под «Вашингтонским консенсусом» подразумевается сформированная к началу 80-х представителями неоклассической экономической школы определенная система взглядов на проблемы экономического развития.
Считалось, что поскольку основным препятствием для перехода к устойчивому росту являются высокая инфляция и неэффективное государство, то жесткая финансовая политика, сопровождаемая отменой государственного вмешательства в экономику и торговой либерализацией, — достаточные условия для преодоления застоя и начала экономического роста. Отсюда следовали и рецепты для структурных реформ: поддержание финансовой дисциплины посредством бездефицитного бюджета; налоговые привилегии для инвесторов; либерализация кредитной системы для формирования рыночного определения процентных ставок; проведение внешнеторговой и валютной либерализации; облегчение условий для прямых иностранных инвестиций; максимально быстрая приватизация государственных предприятий; укрепление гарантий права частной собственности и т.п.
Но мы все это слышим от правительства уже более двадцати лет. Но итоги как-то не впечатляют.
На самом деле нетрудно заметить, что отмеченные выше положения «Вашингтонского консенсуса» не дают ответа на целый ряд ключевых вопросов для выработки реальной стратегии и политики ускорения экономического роста применительно к конкретным экономикам переходного типа:
— в какой мере экономический рост может или должен составлять стержень экономической политики в переходной экономике;
— каким образом (за счет каких географических рынков) может осуществляться стабильный прирост совокупного спроса в переходной экономике как важнейшее условие динамичного экономического роста (внутренний рынок либо экспортно-ориентированный рост, если экспортно-ориентированный, то на каких рынках с учетом имеющихся конкурентных преимуществ);
— за счет каких секторов экономики может осуществляться конкретное товарное наполнение экономического роста (структурное наполнение экономического роста с точки зрения секторальных и отраслевых приоритетов);
— каковы могут быть ресурсные источники экономического роста;
— какую роль должны играть основные субъекты экономического роста в переходной экономике (роль и формы взаимодействие государства и бизнеса);
— какие требования к формированию общеэкономической среды должны быть учтены при разработке и реализации политики стимулирования экономического роста.
В России в 90-е годы, похоже, над этими вопросами вообще не задумывались, последовательно проводя курс на «углубление рыночных реформ». Та установка продолжала доминировать и в тучные нулевые годы. То есть применяли стандартный набор решений для нестандартной среды. Рынок все расставит по нужным местам.
В результате рыночная экономика состоялась, но очень уж несоциальная и с еще большей технологической отсталостью и примитивной структурой. В этом смысле «невидимая рука» рынка все расставила по своим местам. Только нам места эти не очень нравятся. Как говорила моя бабушка: «Лечили от желтухи, а оказался китаец».
Кстати, в Китае, который приступил к глубоким преобразованиям в конце 70-х, в качестве главной цели экономической политики и критериев эффективности ее проведения была выбрана модернизация национального хозяйства, а рыночные преобразования рассматривались там только как средство или инструмент такой модернизации. Они были вынуждены искать конкретные ответы на отмеченные выше вопросы, и разница в полученных результатах впечатляет потому, что первый шаг оказался удачным. А еще Гете говорил, «что мы вольны в выборе первого шага, но всегда рабы второго».
То есть дело даже не во вредной теории, а в способности власти учитывать «время и место», то есть конкретные особенности каждой страны, причем не только экономические, но и социокультурные.
Конечно. Мы же начали застегивать рубашку не на те пуговицы и никак не можем решить — то ли переодеваться, то ли лишние пуговицы срезать. Если вспомнить удачные мировые практики, то логика трансформаций выстраивалась по схеме: финансовая стабилизация — структурная и технологическая модернизация — финансовая и валютная либерализация.
У нас же начали с финишной фазы, открыв слабеющую экономику всем ветрам международной конкуренции. Напомню, что российская экономика конца 80-х представляла собой достаточно диверсифицированное хозяйство с мощной промышленной базой, хотя и отставшей технологически от ведущих стран Запада.
Однако, вместо ориентации экономических преобразований на развертывание широкомасштабной модернизации, она была ориентирована исключительно на построение формальных рыночных институтов в условиях деградирующей экономики и тотальной неподготовленности предприятий к суровой конкуренции с опытными хозяйственными субъектами Запада и Китая.
Важную роль здесь играла жесткая привязка масштабов денежной эмиссии к динамике валютных поступлений в экономику, которая в российских реалиях базируется на экспортных возможностях узкой группы отраслей: ТЭК, металлургии и отраслей базовой химии. Поэтому, собственно, и произошло обвальное падение национального производства и прежде всего отраслей, работающих на внутренний рынок: машиностроения, потребительских товаров, сельскохозяйственной продукция. Зато в плюсе «открытая экономика» как свобода импорта всего и вся. И все это случилось в силу нашей чуть ли не генетической склонности к тому, что на философском языке называется «онтологизацией теоретических схем». Это значит, что если ты веришь в единственно верную теорию, то начинаешь внедрять ее без всякой пощады. А если те, кого ты хочешь осчастливить, начинают брыкаться, то их нужно заставлять. Это «принуждение к счастью» в чистом виде продемонстрировали большевики в 1917 году — равенство без свободы, но зато все справедливо. Люди в общем выступали за колхозы, но «только не в нашей деревне». Все равно все деревни вошли в колхоз. А в 1991 году обратная ситуация: давай свободу, она и есть справедливость. Мы настолько поверили в идеологию «свободного рынка», что даже сейчас чуть ли не молимся на него. Она, к сожалению, очень живуча у нас и очень влиятельна. И даже когда надо тушить пожар, высшие чиновники государства постоянно как мантру повторяют, что мы не допустим регулирования цен, валютных ограничений, возврата в СССР, к черным «рынкам» — хотя это не имеет никакого отношения к реальности.
Правда, есть и что-то положительное в последнее время. Промышленная политика и стратегическое планирование — уже не ругательные словосочетания, хотя и нуждаются еще в адекватном содержательном наполнении.
В какой мере предложенный 27 января правительством РФ план обеспечивает решение структурных проблем российской экономики?
Пока почти ни в какой, потому что объявленные меры преследуют иную цель— остановить падение экономики и как-то предотвратить социальные взрывы. Иными словами, это план по снижению глубины рецессии и ее последствий для финансовой системы, системообразующих предприятий и наиболее уязвимых слоев российских граждан, а не план преодоления структурных проблем с целью вывода российской экономики на динамичный и устойчивый экономический рост. Перечень содержит 60 мероприятий, сгруппированных по нескольким направлениям:
— активизация экономического роста (стабилизационные меры; меры по импортозамещению и поддержке несырьевого экспорта; снижение издержек бизнеса; поддержка малого и среднего предпринимательства);
— поддержка отраслей экономики (сельское хозяйство; жилищное строительство и жилкомхоз; промышленность и ТЭК; транспорт);
— обеспечение социальной стабильности (содействие изменению структуры занятости; социальная поддержка граждан; обеспечение лекарствами и изделиями медицинского назначения);
— обеспечение мониторинга и контроля в экономике и социальной сфере.
Общая стоимость антикризисного плана правительства, включая использование Фонда национального благосостояния, ОФЗ и госгарантий — 2,3 трлн руб. Мне кажется, что для сегодняшней критической ситуации это слишком незначительная сумма. Но дело даже не в этом. Здесь я должен сказать, что не вижу активных мер по стабилизации курса и снижения ключевой ставки, что вряд ли увенчается успехом без организации валютных ограничений. Словом, необходимо ввести обязательную продажу валюты и разрешительный принцип в сфере движения капиталов. Потом, по мере восстановления веры в национальную валюту, все это постепенно нужно отменять.
Валютная политика правительства вообще производит странное впечатление. В «тучные годы» ресурсы нужно накапливать на «черный день», а когда такой день наступает, их нужно придерживать для «сохранения устойчивости». Сохранили устойчивость?
Пока же нужно констатировать, что при высокой (уж точно двузначной) инфляции, неустойчивости курса и высокой ключевой ставке бизнес будет выжидать, а экономика стагнировать. Вместе с тем кризис будет преодолен не тогда, когда прекратится рецессия, а когда экономика выйдет на устойчивый и динамичный рост. При том, учитывая наше отставание от ведущих экономических держав, необходимо обеспечивать высокую экономическую динамику, порядка 7% ежегодного прироста ВВП в течение достаточно длительного периода, не менее 15 лет. Это, так сказать, целевой ориентир. Для его достижения, действительно, необходима реализация целого пакета мер структурного характера. Как вытекает из объявленного правительством плана, собственно структурные преобразования на среднесрочный период должны содержаться в новой редакции Основных направлений деятельности Правительства РФ, которая должна быть представлена позже.
А что, по вашему мнению, мешало раньше приступать к реализации структурных преобразований? Комментарии первого вице-премьера по этому поводу ясности не прибавили.
Я тоже не очень понял такую логику. Вроде бы опять народ не был готов к болезненным реформам здравоохранения, образования, пенсионной системы с увеличением пенсионного возраста. Какие-то оговорки по Фрейду, хотя в Программе мер в перечне направлений структурных преобразований отмечены действительно необходимые вещи: диверсификация промышленного и экспортного потенциала, импортозамещение, промышленная политика, рост инвестиционной активности бизнеса, реализация Национальной технологической инициативы.
Я бы отметил другое.
Все эти направления не новы и уже не раз озвучивались с середины двухтысячных в той или иной форме, но заметного сдвига не происходит. Значит, проблема в инструментарии их реализации.
Инструментарий этот опять же лежит в русле либерального экономического «мейнстрима», вытекающего из «Вашингтонского консенсуса» — основы рыночной экономики сформировались, и теперь нужно улучшать институты (т.е. правила) функционирования рыночных отношений в интересах уменьшения ограничений для развития бизнеса. Это, конечно, правильно, особенно для России, где рыночная свобода воспринималась бизнесом абсолютно, часто как вообще игра без правил, а государство пыталось такую свободу укротить излишним административным давлением.
Однако критерием эффективности функционирования институтов являются не рейтинги различных международных организаций, а реальные результаты экономического роста. Поэтому институты должны ориентироваться на решение конкретных проблем современной российской экономики.
Отмечу в этой связи, что лишь в прошлом, 2014 году, т.е. спустя двадцать лет после начала «жизни по-рыночному», были приняты федеральные законы о стратегическом планировании и о промышленной политике, ориентирующие государственное участие в экономике на созидательную деятельность в качестве драйвера экономического развития.
Пока же получается так, что государство избыточно там, где не надо, но его не достает там, где оно остро необходимо.
В связи со структурными реформами хотел бы отметить еще несколько моментов. Во-первых, в силу сложившейся ситуации на сырьевых рынках и санкционного давления условия преодоления нынешнего кризиса будут сложнее, чем в 2008-2009 гг. и даже в 1998 г. На рост внешних финансовых поступлений рассчитывать не приходится. Следовательно, возникает задача возмещения в финансовом контуре выпадающих кредитных ресурсов, учитывая, что накопленных денег в экономике недостаточно и уровень монетизации (индикатор М2) у нас менее 50% ВВП, что в четыре раза меньше, чем, например, в КНР, которая ориентирована на экономический рост в семь процентов.
Во-вторых, экономический рост должен опираться на масштабную диверсификацию отраслевой структуры экономики за счет опережающего развития машиностроительного комплекса и производств перспективного технологического уклада, а также сельского хозяйства, инвестиции в которые в два-три раза менее эффективны, чем в ТЭК и экспортноориентированное сырье. Это делает структурные приоритеты непривлекательными для частного бизнеса. Кто будет инвестировать? Правительство все эти годы рассчитывало на приход иностранных инвесторов. Но они приходили только в те отрасли, которые отвечали их стратегическим интересам, — ТЭК и торговля (сбытовая инфраструктура для импорта).
Наконец, о главном, о масштабах инвестиций. Высокие темпы роста возможны на основе существенного, как минимум до 30% повышения доли инвестиций в ВВП, т.е. их увеличения на 7 трлн руб. или 130 млрд долл. США. Вот и надо дать ответ на все эти проблемы, а не пугать народ очередной сагой о продлении пенсионного возраста и дальнейшей коммерциализации здравоохранения, образования и культуры.
Каковы, на ваш взгляд, политические условия преодоления кризиса?
Есть условия внутренние и внешние. Внешние — думаю, понятно, что речь идет об урегулировании ситуации на Украине. Не буду здесь рассуждать о своем видении причин и истоков этого кризиса. Но даже год назад я не мог себе представить в страшном сне, что такая трагедия возможна. Более пяти тысяч погибших мирных жителей почти в центре Европы. Разрушенный Донбасс. Внутриполитический конфликт перерос в гражданскую войну и не без участия внешних игроков. А там, где пролилось много крови, договариваться трудно, если вообще возможно, что и демонстрирует Минский формат. Поэтому считаю, что России нужно договариваться с ЕС о принуждении сторон к миру, усилив воздействие на обе стороны конфликта. Установив прочное перемирие, можно будет говорить и о начале диалога по существу. Если этого не сделать, Украина превратится в «черную дыру» и для России, и для Европы, что будет блокировать восстановление атмосферы сотрудничества на континенте. А это важно не просто для отмены санкций. Дальнейшее усиление внешнеполитической напряженности может сместить целевые ориентиры нашего национального развития в сторону внешнего противостояния, что ничего хорошего России не сулит.
По поводу внутриполитических условий меня часто спрашивают, совместимо ли авторитарное правление с экономическими успехами? Отвечаю утвердительно, вполне совместимо, к сожалению. Мы знаем достаточно много стран, где авторитарное правление сочеталось с большими экономическими успехами. Но это все происходит до поры до времени. Если удалось добиться экономического чуда при авторитарном правлении, то это значит, что вкладывалось много средств в образование, науку, культуру. А при таких условиях образованность людей вырастает до такого уровня, что они уже требуют свободы выбора не только в товарах, но и выбора политиков, которые руководят страной. И тогда перед правящим домом возникает трудный выбор: либо удовлетворить эту потребность, либо задушить им же выращенный человеческий потенциал и выродиться в структуру, которая плодит бюрократические извращения и угнетает все общество. Как бы то ни было, современная Россия располагает значительными резервами для развития демократии, если под этим понимать рост ответственности исполнительной и законодательной ветвей власти за реальные результаты национального развития. И начинать политические реформы нужно с развития местного самоуправления, повышая ответственность не только начальников, но и их подданных, которые, глядишь, и начнут становиться гражданами.