Галина Никитична Чижова родилась в Белоруссии в 1943 году. В семье говорили, не во время появилась на свет: война, оккупация, голод. У мамы молоко пропало, а во всей деревне из живности одна курица осталась.
Вопреки всему новорожденная выжила. Её вместе с матерью и сестрой Катей угнали в Германию. Выжила она и в пути, и в газовой камере, где пленных «очищали». Выжила в рабстве у фермера, хоть и жестоко с ней обращались. Галина не просто выжила, но стала счастливым человеком. Она и сейчас, в свои семьдесят, излучает столько позитивной энергии, доброты и лучезарной радости, что не хочется с ней расставаться.
Конечно, она мало, что помнит из дней своего рабства, все подробности той страшной жизни ей рассказала сестра Екатерина Никитична, из сердца которой её долгая жизнь так и не смогла вытеснить ужасы оккупации и узничества. Каждый год Галина отправляется из Дубны к сестре Екатерине в гости в Белоруссию, в Полоцк. И первым делом говорит ей: «Ты рассказывай, рассказывай…» А вот другая сестра, Нина Никитична, которая прошла фашистский концлагерь, за всю жизнь ни словом не обмолвилась о том времени. В позапрошлом году она умерла, прожив 89 лет, и унесла с собой в могилу весь тяжкий груз пережитого…
«Мне легче всех из сестер пришлось, я же младенцем была, почти ничего не помню. В основном все со слов мамы и сестры буду рассказывать», – предупредила меня Галина Никитична. Так что её военные воспоминания можно отнести не только к ней, но и к её сестре Екатерине и к маме Марфе Артемовне Варнаховой.
Оккупация и арест
«На начало войны мои родители жили в Белоруссии, в Полоцком районе, в деревне Кляшторные. Через какое-то время Белоруссию оккупировали. Первоначально немецкие солдаты более-менее сносно относились к мирным жителям. А в 43-м, когда началось партизанское движение, приступили к карательным операциям. Отца моего, Никиту Сафоновича Варнахова в армию не призвали, ему в начале войны исполнился 41 год, и он ушел в партизаны.
Отец в партизанском отряде связной был, домой приходил. Так вот уж получилось, что я родилась. Со средней сестрой Екатериной промежуток 15 лет. Родителям уже за сорок. Как говорила мама, была ей эта беременность совершенно не нужна. К тому времени немцы сожгли нашу деревню. Жили мы в бане. Там я и появилась на свет, роды приняла моя бабушка, а через две недели она умерла. Сразу столько горя на маму свалилось: старшую мою сестру, Нину, ей было 18 лет, немцы уже угнали в Германию…
У мамы было два брата, Филипп и Самуил. Оба возглавляли партизанские отряды. Их жен фашисты загнали в сарай и сожгли. Смотреть на это зверство согнали всех жителей. А детей дядей, ребятишек 12, 10 и 8 лет, угнали в Германию. Попали те в монастырь. Жили на чердаке. Эксплуатировали их почем зря. Но они выжили, после войны вернулись домой. И дядья-комиссары живы остались. Мы под ту страшную облаву не попали, потому что маму мою вместе с сестрой и мною укрыла её подруга – жена бургомистра. Сестра рассказывала, что он хоть и был бургомистром, но и на наших партизан работал.
От второй облавы спастись не удалось. 4 марта 1944 года нас арестовали и отправили в Германию. Везли две недели. Направили сначала в лагерь Кельстербах. Как сестра Катя рассказывает, там дымилась труба крематория. Оттуда ее хозяин привозил золу для земли, восхищался, какая она жирная. Хорошо все росло на этой земле, удобренной золой из человеческих тел. В этой местности было всего две асфальтированные дороги: одна вела в этот лагерь, считай, в печь. Нас погнали по другой дороге.
Сперва прогнали через газовую камеру – «обезвреживали». Младенцы газовую экзекуцию не выдерживали, умирали. В дверях камеры выходившая оттуда женщина с мертвым ребеночком на руках шепнула маме, чтобы она положила меня на пол, у дыры для стоков... Мама так и сделала, а когда вышла со мною на руках, немка, взглянув на меня, сказала, что ребенок умер. Сестра вспоминает, как пришли они в барак, сели на нары, мама плачет. Стали думать, где меня похоронить на чужой стороне. Решила сестра Катя на меня взглянуть напоследок, откинула пеленку с лица, а я глаза и открыла!
У бауэра Езефа
Некоторое время спустя приехали из деревни два фермера, приятели. Одному из них – многодетному – нужна была горничная. Он купил нашу 15-летнюю Катю, была она очень симпатичная. Посчитал, что станет русская красавица украшением дома. Сестра расплакалась, как же она маму со мной оставит? Хозяин стал уговаривать друга купить мать, мол, хозяйство у тебя большое, работница пригодится. Уговорил. Юнгтифенбах Езеф купил нас с мамой. Оказались мы все в одной деревне Линденгольцхаузен, очень большой. Сестра Катя жила в одном её конце, мы в другом. Её хозяин хоть и отличался злым нравом, дома почти не бывал, всё работал. А хозяйка была добрая, отпускала Катю к матери, побыть с нами.
С Катиных слов я и узнала о нашем с мамой житье-бытье у бауэра (фермера) Езефа. Кроме мамы, на него работали поляк и француз. Хозяйка, звали её Марией, воспитывала четырех малолетних дочерей. Мама на работе от зари до зари, а я с этой немкой. Стоило мне заплакать, Мария с досады или стукнет меня, или в угол кинет. Мама горючими слезами обливалась, когда видела, как та безжалостно обращается с её дитём. Однако немка кормила меня и даже заботилась о моем здоровье. К бауэру я попала в полтора года, но ходить не умела. Молоко у мамы пропало сразу после родов. В нашей оккупированной деревне ни коров, никакой живности не водилось, всё фашисты извели. Осталась на всю улицу одна курица, которая неслась через день. Это яйцо приносили маме, и она меня им кормила. Сестра помнит, как я плакала и плевалась, когда мне его заталкивали в рот. Выжила на этом яйце. Немка таким же образом заталкивала мне в рот шпинат, салат и прочую зелень – витамины. Сестра вспоминает: «Ты плачешь, слезы как горох, но глотаешь этот шпинат!» Ходить я все-таки начала. Говорить тоже начала – сначала на немецком.
Когда в 45-м домой вернулись, каждый раз, как видела летящий самолет, кричала по-немецки, что в подвал надо прятаться... Это я уже сама помню, а не из рассказов сестры. Еще хорошо помню свои немецкие маркизетовые платьица. У бауэра мама подружилась с соседкой, немкой-учительницей. Помню, какие мне немка покупала платья: из ткани маркизет, на кокетке, по низу вышивка. Я такая модница была в своей деревне после войны… Она все просила маму, чтобы она меня ей оставила, у нее не было своих детей: «Куда ты её повезешь?» А мама: «Нет, нет! Может, отец жив, я ему должна её показать».
Освобождение и возвращение
Когда американцы пришли нас освобождать, зашли в дом, жена бауэра Мария вся от страха сжалась, а американец на чистейшем русском говорит маме: «Мамаша, вас тут обижали или не обижали? Рассказывайте!» Мама не ожидала услышать русскую речь, кинулась ему на шею: «Сынок, откуда ты?» Оказывается, он из первой волны послереволюционной эмиграции из России. Он рассказал, что в их семье первым языком оставался русский, а потом уж шел английский. 28 марта 1945 года американская армия нас освободила и передала в руки Красной Армии. И началась проверка, так называемая чистка, длившаяся больше полугода. Все это время мама и сестра работали в подсобном хозяйстве в одной из воинских частей.
На родину в Белоруссию мы возвратились 2 декабря 1945 года. Жили сначала в немецком блиндаже. Отец остался жив, но мало прожил, у него были ранения. Умер в 1949 году. Успел нам построить домик. Мое самое счастливое время, это когда отец был жив. Как он меня любил! Ветеринаром он был. Брал меня к своим лошадям, на соломе с ним в конюшне ночевала. А с голоду мы не умерли, потому что лесные озера нас кормили. Челн отец смастерил. Сети плел.
Как-то раз в дубненской школе №2 мальчик после моего рассказа о войне столько вопросов по рыбалке задал, видно, рыбак заядлый растет. «Из чего сети плели?» – «Изо льна сети плели. Мама тонкие нити изо льна пряла всю зиму».
Мама умерла в 1957 году, ушла из жизни в 56 лет. Узничество сказалось. Она ведь у бауэра на ферме трудилась. Тяжелая, грязная работа. Как-то решила окатиться ведром воды, а немка увидела. Не могла простить такого транжирства – жестоко избила маму ведром. С той поры у мамы сильно болел правый бок…
Моя мечта
Есть у меня мечта попасть в Германию, в те места, где прошли мои младенческие полтора года. Хожу сейчас на курсы немецкого языка. В подкорке у меня застряли некоторые немецкие слова того диалекта, на котором в Линденгольцхаузене говорили. И в школе я немецкий изучала. Учительница удивлялась, почему я говорю на немецком с акцентом, да нельзя было признаваться в школе, откуда у меня это».
Галина Никитична достает документ (две странички на тонкой серой бумаге), подтверждающий факт узничества, и удостоверение. Поясняет: «Выдано оно мне в 1993 году. Называется «Удостоверение для бывших несовершеннолетних узников фашистских концлагерей». Страшно звучит».
Галина Никитична рассказывает историю получения этого удостоверения. «Документов на меня никаких не сохранилось. Всю жизнь я работала на режимных предприятиях, а в анкетах писала, что жила с родителями на оккупированной территории. Никак нельзя было афишировать, что была угнана в Германию. Только во времена Ельцина, когда он издал указ о несовершеннолетних узниках, я призналась своей подруге в том, что была узницей. Спасибо ей, она начала хлопотать. С большим трудом, но удалось найти, правда, не в Белоруссии, а в Московской области подтверждение этого факта».
Моя отрада
В 13 лет осталась я без родителей, перебралась к сестре Нине в город Полоцк. Город разрушен был, только два здания уцелели – церковь и кинотеатр. А так в руинах все лежало. (Давно уж в Дубне живу, а и сейчас с трепетом отношусь к Белоруссии). Закончила десятилетку и прямой дорогой на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку, возводить нефтеперерабатывающий завод в городе Новополоцке. Устроилась в столовую. Потом закончила Химико-технологический институт. С мужем Владимиром Яковлевичем Чижовым познакомилась на отдыхе в Сочи. Вот ведь как судьба сводит. Он был из поселка Запрудня Московской области. Переехала жить к нему, позже перебрались в Дубну. Работали на заводе «Тензор», я – инженером, а муж – инженером-конструктором. Семья у нас большая. Как я радуюсь, когда мы все 13 человек собираемся у нас на даче. Гляжу на своих сыновей-двойняшек, Романа и Алексея, и вспоминаю подпись под старой фотографией, где я с ними, двумя грудничками, на руках: «Мое трудное счастье». Теперь также можно воскликнуть, только без слова «трудное». Еще у меня замечательные дочь Наталья и зять, пятеро внуков. Собрала я как-то на Рождество своих внуков с их друзьями, нарадоваться не могла…
Еще одна моя отрада – Совет ветеранов микрорайона Большая Волга, где я заместитель председателя. О нашей работе надо отдельную статью писать. Скажу только, что на первое место мы ставим патриотическое воспитание молодежи, Нас в большеволжских школах №7, №2, №11 все ребята знают. Очень хорошие ребята…
Комментарии