С Людмилой Сергеевной Баукиной ОД познакомилась в Доме ветеранов в День памяти узников фашистских концлагерей.
Её деревню Андреенки в Калужской области немцы оккупировали в сентябре 41-го. Людмиле тогда шел шестой год…
«Мне шел шестой год, когда война началась. И хотя я мала была, многое сама запомнила, многое со слов мамы и старшей сестры узнала. Помню мама, братья мои и сестра копают картошку. И я тут же. Видим, летят два самолета, пролетают мимо. Дальше копаем. Через 15 минут опять появляются два самолета и сбрасывают бомбы. В нас не попадают. Бросаем картошку и бежим прятаться… Помню, как после бомбежки пошли танки. Танки облеплены фашистами с губными гармошками.
Хорошо помню, как нас выгоняли из нашего дома-пятистенка на улицу. Сестре Вале 13-й год, братьям Вове 11 лет, Виктору 10 лет, мне шестой пошел, у мамы на руках грудной Сереженька. Отца не было, он на военном заводе работал, вернулся в 47-ом. Поселились мы в погребе. Есть нечего. Мама ждала, когда немцы на дело уйдут. Пока их нет, картошку в чугуне в печке сварит, нас накормит. Немцы, если деревню какую возьмут, веселые возвращаются. А если их наши потреплют, побьют, потерь у них много, начинают над нами издеваться. Картошка наша вон летит, а мы, чтобы и носу не показывали. Продержали нас в погребе до марта 1942 года. В марте немцев погнали от Малоярославца. Тут они совсем озверели. Издеваться принялись. Положат кусок хлебы, обведут вокруг, только посмей с места сдвинуть. Сигареты также клали и обводили. Мальчик маленький Шукаев взял такую сигарету, красивые они были, поиграть. Его немцы на осине повесили. Для устрашения других. Эта осина и сейчас в деревне стоит…
Нашу деревню немцы сожгли, а нас погнали в другую, за 7 километров. Мама Сереженьку к груди привязала. Кто отставал, того расстреливали. Загнали 75 семей в два дома. Потом подогнали 14 машин. Мама нас в машину понапихала, немцы её отгонять стали. Она вцепилась что силы, ей автоматом все руки отбили, но пальцев она не разжала. Женщины как-то умудрились и её втащить. Кисти рук у нее почернели, распухли.
Привезли нас в Белоруссию в город Рословь. Жили мы в церкви. Я хорошо её запомнила. Еще помню стоны и ужасные крики за синей перегородкой. Это фашисты над окруженцами-солдатиками издевались. Мама запрещала нам к этой перегородке подходить. Две недели мы в церкви жили. Потом нас снова на машины погрузили. Семь машин в город Кричев направили. Их все разбомбили. А нас Господь миловал, нас в Гомель погнали. Привезли в клуб, указали место. Были тут и казахи, и цыгане. Ждали мы все отправки в Германию.
Только немцы соберутся нас в Германию отправлять, партизаны из леса выходят. Немцам не до нас.
Еще помню, как жили мы в лагере, в бараке. Помню постоянный голод. Выдавали на день котелок супа из нечищеной картошки и крупы и крошечный кусочек хлеба из гречихи. Грызли мы сырую картошку, которую мама приносила. Её гоняли на уборку картошки и турнепса. Сереженька тогда от голода умер. Сестра ему, пока мамы не было, и палец сосать давала, и собственный язык. А он плачет, слабеньким голосом маму зовет. Так и умер на руках у сестры…
Хорошо помню, как нас освободили утречком ранним 1944 года. Иду я по большаку с палочкой, как старушка. От голода без сил стала. А вдоль большака фашисты мертвые валяются. Я им этой палкой взялась глаза выкалывать. Вот сколько во мне зла и ненависти было. А солдаты наши смеются, кричат: «Бей их, дочка, бей сильнее!» Меня, наверное, Господь за это накажет…
Вернулись в свою деревню. А дома нет, только печка стоит. Мама нашла дров, затопила, залезли мы все на печку, чтобы ночь переждать, не замерзнуть. Переселили нас и еще шесть семей в Климов. Рядом аэродром. Мама устроилась туда уборщицей. Оттуда она приносила ведро отходов из столовой. Этим все семь семей и питались.
Отец в 1947 году вернулся. Построили мы хибарку. Есть нечего, сажать нечего. Летом лес спасал: ягод, грибов наберем, насушим.
Здесь такое побоище в войну шло, трупы остались неубранные. Малину ищем – тут рука, там нога. Жутко! Шинели, тужурки в лесу находили. Мама нам из них одежду перешивала…
После войны мы будто бы заново начали жить. Все то страшное, пережитое вытиснулось мирными заботами. Мы же в плену были, нас проверяли, не на всякую работу можно было устроиться. А родителей мамы еще в 1928 году раскулачили. Одни мучения…
В Серпухове я поварской техникум закончила. Отработала 20 лет поваром, затем 20 лет трудилась на ДМЗ в 105 корпусе. Занималась очисткой воды. Муж Николай Николаевич тоже на ДМЗ работал. Сейчас на пенсии. У нас дочка Марина и внучка Маша, в 11 классе учится. Отличница.
Жили мы, как все простые люди. Хорошую я с мужем жизнь прожила».